Прогулка с Борисом Галкиным
Четверг, октября 21, 2010.
Когда ходил троллейбус по Арбату,
Я на Смоленке останавливал такси
И на оставшийся червонец от зарплаты
Мы в Лужники срывались от тоски.
Эти строчки известный актер и режиссер Борис Галкин написал когда-то в восторженно-счастливой молодости. Тогда и он, и Москва были другими. Но даже несмотря на то, что сегодня он называет Новый Арбат «вставной челюстью Москвы», а теперешний Старый — «филиалом Стамбула», он по-прежнему любит этот город. Странной, непростой любовью. Любит за его историю, противоречивость, магнетизм.
Прогуляться по Москве с актером и режиссером Борисом Галкиным —>
В ПОИСКАХ ХРАМА
Встречаемся во дворике храма Преподобного Федора Студита близ Никитских ворот. В жаркий воскресный полдень, когда земля чуть ли не плавится под ногами, здесь, под сенью редких «жителей» центра столицы — высоких деревьев — свежо и прохладно. Словно и не в Москве находишься. Одним словом, божья благодать…
Храм этот небольшой и по сравнению с ближайшим соседом — и это храм Большое Вознесение, где венчался Пушкин, — широкой известностью не отличается. И мало кто знает, что именно здесь был крещен еще один наш знаменитый соотечественник — генералиссимус Александр Васильевич Суворов.
Для Бориса Галкина этот храм давно стал местом, где ему по-настоящему хорошо. И хотя нашел он его случайно. Зато — навсегда.
— В семидесятые у меня было много друзей творческих профессий: архитекторов, скульпторов, художников, — рассказывает Борис Сергеевич. — Естественно, большинство из них были не востребованы, работали дворниками, грузчиками. В какой-то момент им все это надоело и все дружно решили уйти в монастырь. Я тут же заявил: «Я с вами!» А они моего порыва не поддержали, сказав: «Нет, ты еще молодой, горячий — ты должен жить в миру».
Надо сказать, в то время я мало времени и сердца уделял вопросам веры, даже толком не понимал, что это такое, но потом в моей жизни происходили разные события, и я стал исподволь искать по Москве свой храм. Сюда попал случайно. Знаете, что изначально привлекло? Здесь было как-то совсем по-домашнему тепло и уютно. И запахи — словно из детства, как в доме у бабушки. Вот именно эта патриархальность традиционного русского быта, со всей его простотой и добротой, сразу согрели мне душу.
Отец Ермоген, к которому я обратился с просьбой стать духовником, тогда просто сказал мне: «Приходите в храм». Так и началось. Теперь даже не знаю, как бы вообще жил без всего этого…
Частичка древности (храм был построен в 1624—1626 годах. — М.Е.) в центре Москвы хоть и уцелела, но все ж таки не избежала грубого и ненужного вмешательства цивилизации. То, что, с одной стороны, святыню уже не первый десяток лет подпирает жилой дом, это еще ничего. Гораздо более неприятная история связана с непонятным офисным зданием за забором с другой стороны. Борис Сергеевич говорит, что когда-то там находилась школа. А вот кто или что сегодня скрывается за тонированными окнами каменной коробки, служителям и прихожанам храма неизвестно.
— Посмотрите, вот здесь должен находиться западный вход в храм, — Галкин подходит к глухому забору, фактически ставшему продолжением церкви. — Но, как видите, те, кто прячется за темными окнами, приперли нас этим частоколом, и в храм мы заходим не по канону — с севера! Ну это ли не преступление? Перед традициями! Перед историей! Говорят, православные люди терпимые — вот мы и терпим. А можно ли представить себе подобную наглость рядом с синагогой или мечетью? Думаю, вряд ли.
СУВОРОВ И НИГЕРИЯ
В продолжение грустной темы — «суворовская» история. Борис Сергеевич объясняет, что чуть дальше, по Большой Никитской, есть красивый особнячок, обнесенный высокой неприступной стеной. Если приглядеться, сквозь острые верхушки можно заметить висящую на доме мемориальную доску (говорят, старейшую в Москве. — М. Е.) «Здесь жил Суворов». На ней же — родовой герб, ведь здешние окрестности когда-то были вотчиной семьи великого полководца. Вот только какое отношение ко всему этому имеет африканская страна Нигерия, посольство которой располагается как раз в суворовском доме, остается только догадываться. И это при том, что музея, посвященного герою русской воинской славы, в столице вообще нет.
— Москва — она в судьбах людей. В этом великая сила притяжения великого города, — рассуждает наш «звездный» гид. — Но когда следы этих самых судеб оказываются за высокими заборами или просто о них забывают, это тоже ужасно. Слава Богу, о Суворове-военачальнике еще помнят, но ведь и его литературное наследие удивительно! Действительно, каждое его слово, каждый афоризм не вырубишь топором — настолько оно емко. И каждый раз, слыша какие-то насмешки или иронию в адрес Александра Васильевича, мне хочется сказать: «Господа! Побойтесь Бога! Вам до такого даже не додуматься»…
Суворов — не единичный случай. Увы, со времен советской власти столица утратила свое некогда потрясающе красивое лицо. Он говорит, что я помню ее в разные периоды, но всегда Москву отличали особый характер и сущность. А теперь безвозвратно исчезли ее неспешность, такая, знаете ли, жизнь с ленцой. Исчез и дух «островского» Замоскворечья, купеческий, добротный. К сожалению, постепенно уходит и златоглавая Москва…
Вот ведь удивительная вещь. В советские времена столица была неухоженной, все занимались гонкой вооружений, но отношение к городу оставалось трепетным, чутким, ответственным. Особенно к центру.
…Первый раз Борис Галкин увидел Первопрестольную 14-летним мальчишкой. В то время вместе с родителями он жил в Риге, а сюда приехал в гости к бабушке. Детские впечатления о большом городе сохранились. Он вспоминает площадь Рижского вокзала, в центре которой, на своеобразной поляне, жили своей жизнью цыгане. Готовили еду, кормили детей, пели свои. В интерьере великой столицы такая непосредственность и простота смотрелись уж очень экзотично.
— Несмотря на то что все это дела давно минувших дней, Москва и в те времена была высотная, — вспоминает Борис Сергеевич, — и это, конечно, произвело на меня ошеломляющее впечатление. Вот как бы ни ругали Иосифа Виссарионовича Сталина*, но это построили знаменитые высотки, а они до сих пор являются визитной карточкой, неофициальным символом Москвы. Знаете, этот город для меня гораздо более родной и дорогой, чем Рига. И несмотря на то что я родился в Питере, который тоже очень люблю, Москва — это нечто особенное. Я ее люблю сердцем и памятью, а город на Неве — каким-то пуповинным, генетическим чувством. Тут сложно выбрать фаворита…
МОРГУНОВ ВХОДИЛ ЧЕРЕЗ ОКНО
За разговорами от храма Федора Студита доходим до дома Суворова, а потом направляемся к дому, где когда-то вместе с Владимиром Качаном и Леонидом Филатовым снимал квартиру наш герой. После поступления в прославленную Щуку они два года прожили в общежитии ГИТИСа, а потом перебрались сюда. Небольшой аккуратный особнячок на пересечении Большой Никитской и Скарятинского переулка, как и большинство местных зданий, давно отдан под офисы. Даже и не верится, что когда-то здесь вовсю бурлила жизнь.
— Вот наши три окна, — показывает Борис Сергеевич. — А вон те окна прямо над нами, видите? По непроверенным данным, именно там проживала Наталья Николаевна Гончарова. Ну а мы жили прямо здесь, на первом этаже. Вот так к нам заходил Евгений Александрович Моргунов, — Борис Сергеевич ловко закидывает ногу на подоконник. — Ему было просто лень обходить дом. А вообще у нас постоянно обитало столько народу, что отдыхать не приходилось. Мы были молодые, восторженные, одержимые жизнью. Здесь же разбивались сердца, заводились первые романы, разыгрывались любовные трагедии и драмы.
Соседи к нам относились очень спокойно, но особую терпимость проявляла хозяйка, которая сдавала квартиру. Я бы на ее месте давно нас выгнал. А она нас любила. Все время говорила: «Вот вы станете знаменитостями, и тогда я буду хвалиться, что вы у меня жили!». Да, золотое было время… А потом Володя ушел в ТЮЗ, Леня — на Таганку, а я — в Театр сатиры. У каждого началась своя жизнь…
В Сатире Галкин долго не задержался — вместе с Александром Пороховщиковым перешел в Театр на Таганке. Но и оттуда вскоре ушел. А потом был ГИТИС — высшие режиссерские курсы, мастерская Андрея Гончарова. Борис Сергеевич вспоминает, как при первой встрече мэтр насмерть перепугал всех. Ворвался в аудиторию и своим громовым голосом начал задавать короткие, отрывистые вопросы. Замешкался с ответом — и ты ему уже не интересен. Студенты, в большинстве своем уже вполне взрослые люди, не могли проронить ни слова. И только наш герой попробовал что-то ответить мастеру. «Кто это тут вообще пискнул?» — удивленно-раздраженно вопрошал Гончаров. Но дерзость Бориса, оценил и запомнил. Контакт был найден.
Позднее Галкин пришел работать в Театр Маяковского, где тогда верховодил его учитель. Там он успел поставить спектакль по пьесе Владимира Космачевского «И поплывет камень», который эксцентричный гений вначале высоко оценил, а потом… закрыл. И любимый ученик ушел. Чтоб не вернуться.
— Андрея Александровича я не осуждаю, — признается Борис Сергеевич, когда мы подходим к «Маяковке». — Театр и есть театр. В нем все есть. Молодые и способные конкуренты никому не нужны. Гончаров являл собой эдакую режиссуру самовластия. Но при этом, конечно, он был отрясающе талантлив. Человек фонтанирующего творческого азарта. Жаль, сегодня таких мало осталось…
«СЕЛИ-ПОЕЛИ» В ДОМЕ ХАНЖОНКОВА
Напоследок отправляемся туда, откуда есть пошли многие, которых «сегодня уж мало осталось» — в знаменитое Щукинское училище. Из пекла Нового Арбата ныряем в арку и тут же оказываемся в несколько другой Москве. Вот он, старый многоэтажный дом, вот она — Щука. Они были здесь еще задолго до того, как легендарная улица, воспетая Булатом Окуджавой, обрела своего обновленного пафосного дублера.
— Да, деревьев тогда было побольше, — вспоминает наш гид, — а забор вообще отсутствовал. Мы ни от кого не отгораживались. А какие здесь стояли чудные домики! Ни в какое сравнение не идут с этими серыми «книжками» — вставной челюстью Москвы. А что сегодня с Арбатом? Это ж самый настоящий филиал Стамбула. Помню, еще до перестройки мне довелось побыватьв Турции. Меня тогда убила атмосфера всеобщего базара, когда кто-то кому-то все время что-то пытается продать. Я еще подумал: «Какое счастье, что у нас не так…». Через два года ситуация повторилась один в один…
В связи с этим мне вспоминается еще одно дорогое мне место — Кинотеатр повторного фильма на Большой Никитской. Это же был самый настоящий очаг культуры. Естественно рожденный, если хотите! Сколько людей, и в том числе мы с Леней Филатовым и Володей Качаном, благодаря ему познакомились со всей мировой киноклассикой! Иногда нас туда даже бесплатно пускали. А какие там проходили тематические вечера, встречи… Многое, увы, утрачено. То же самое и кинотеатр «Иллюзион» на Таганке. Где все это?
Но особенно больно мне говорить о некогда знаменитом на всю Москву Доме Ханжонкова. Как-то я уехал в командировку, возвращаюсь, а на нем висит огромная вывеска «Кафе СЕЛИ — ПОЕЛИ. Мы открылись!». Ну какое отношение все это имеет к Москве гостеприимной, интеллигентной? Как можно так относиться к традициям? Мне непонятно…
— А сохранилась ли где-то хорошая Москва?
— Она в моих воспоминаниях. Это и старые купеческие домики в Косом переулке, где я тоже когда-то жил. Хотя в доме не было удобств, это время у меня ассоциируется с большим счастьем. Это и Большая Никитская, и старая добрая Трифоновка, где мы снимали квартиру. Это любимое кафе-мороженое на Арбате, где у нас все всегда было схвачено. Это замечательная закусочная рядом со Смоленским гастрономом, в которой мы собирались студентами… Хорошо то, что еще сохранилось или хотя бы не сильно утрачено и разрушено.
Борис Сергеевич на миг задумывается:
— А вообще моя главная московская достопримечательность — это моя жена. Она у меня коренная москвичка. Но это, как вы понимаете, уже совсем другая история…
Текст Марии Егоровой
Фото Александра Орешина
Материалы опубликованы с согласия авторов, по всем вопросам сотрудничества можно смело обращаться к Марии Егоровой
