Прогулка с Людмилой Кузнецовой
Четверг, июля 1, 2010
Знакомьтесь, ведущая солистка Государственной академической симфонической капеллы России под управлением народного артиста РФ Валерия Полянского Людмила КУЗНЕЦОВА.
Вот только не звезда в современном расхожем понимании. Лицо на каждой обложке не светится. Поэтому подозреваю, что с отзывами будет скудно. Это только для истинных ценителей и любителей Москвы.
Читать далее о Москве Людмилы Кузнецовой, Консерватории, Гнесинке и много другом —>
Для приятелей-собачников с Кутузовского проспекта она долгое время оставалась просто Людой, хозяйкой афганской борзой по имени Джинн. О том, что она с гастролями объездила полмира и уже в 34 года стала заслуженной артисткой, хозяева новой жизни родом из лихих 90-х понятия не имели. Да и что им могли сказать фамилии композиторов и названия всемирно известных опер? А еще это труднопроизносимое «меццо-сопрано»…
Но однажды все встало на свои места. На очередной прогулке один из «кутузовских олигархов» с упоением рассказывал о концерте в зале Чайковского, на котором он побывал с дочкой. Особенно долго восхищался солисткой в «обалденно красивом платье». Впрочем, по его мнению, Людмила от всего этого должна была быть так далека. Когда приятель, наконец, вспомнил, как же звали ту самую солистку, она уже не могла сдерживать смех: «Это же я…» Реакция была соответствующая: «Шапку сними! Ой, и правда…»
«РЕБЕНКОМ Я БЫЛА НЕСПОКОЙНЫМ»
Большой Ржевский переулок скромно притаился «за кулисами» Нового Арбата. Сегодня на этой тихой улочке по соседству с Гнесинкой почти не осталось жилых домов. Старые особнячки давно приспособили под офисные здания, наградив их всеми неотъемлемыми атрибутами новой жизни: кондиционерами, пластиковыми окнами, кодовыми замками на дверях. Но даже в столь нелепом антураже эти дома каким-то чудом сохраняют удивительный дух той Москвы, которая безвозвратно осталась в 60—70-х. И, кажется, вот сейчас со скрипом распахнется одно из окон и над двором разнесется властно-заботливое: «Лена! Вася! Обедать!»… Но за приспущенными жалюзи совсем другая жизнь. И только могучий дуб, покачивая зеленой кроной, молча передает нам привет из прошлого.
— Это дом моего детства, — Людмила показывает на двухэтажный кремово-розовый особнячок, увешанный кондиционерами. — К сожалению, я очень редко здесь бываю — из-за плотного графика нет времени просто так пойти погулять. А ведь во всей Москве это, пожалуй, мое самое любимое место. Знаете, здесь осталось ощущение абсолютного счастья и беззаботности, когда ты живешь и ни о чем не задумываешься. По мере взросления это чувство теряется. Чаще всего — навсегда…
Мы переехали сюда из Свердловска, где мои родители работали, и прожили в этом доме до 78-го года, пока его не присмотрел Олимпийский комитет. Раньше двор, конечно, выглядел совсем по-другому. Вот здесь были старые дома, где жили очень интересные люди, что называется, не из нашего времени. Знаете, такие интеллигентного вида бабушки с невероятными начесами, опрятненькие старички. Они готовили еду в огромных печах, пекли пироги, общались как-то иначе. Все это казалось таким невероятным. А потом эти дома снесли и на их месте вырыли огромный котлован. Мы туда, естественно, лазили и однажды нашли огромный сундук с какими-то блестяшками и лоскутами тканей. Само собой, все это разобрали, даже не показав родителям. Представляете?
— Неужели драгоценные камни были?
— Думаю, да. Но где они теперь? (Улыбается.)
А вон там, на противоположной стороне переулка, стоял деревянный домик, где жила одна старенькая художница. Как нам рассказывали, дом ей подарил сам Ленин! Помню, всегда можно было наблюдать одно и то же: раскрытое окно, и пожилая женщина рисует огромную картину. Ума не приложу,
зачем этот дом снесли, ведь сначала он был объявлен исторической ценностью и взят под охрану государства. Самое главное, что на его месте ничего так и не появилось…
Видите арбатскую высотку? Там, на 24-м этаже, жил мой одноклассник, и мы к нему ходили, как на экскурсию, смотреть с балкона панораму Москвы. Так страшно было! Стенки-то тоненькие — ощущение, что вот-вот все развалится и мы упадем. А это дуб, по которому я очень любила лазить. Вы не думайте, я в детстве не очень-то интересовалась прекрасным (смеется). Меня все больше волновали казаки-разбойники, подвалы, крыши… Компания — исключительно мальчиковая. Ребенком я была неспокойным, все время чего-то хотела, к играм подходила со всей ответственностью. Если, например, мы играли в индейцев, то я себе запросто могла отрубить палец.
Жила я в своем, обособленном мире, часто не замечала, что вокруг происходят какие-то удивительные вещи. А ведь совсем рядом с моим домом снимали сцену из «Джентльменов удачи». Помните? «Девушка, а девушка, а как вас зовут?» — «Таня». — «А меня Федя». — «Ну и дура!» Да-да, вот у того самого забора они и шли. А дом, который сейчас в лесах, в фильме «Офицеры» фигурировал как «дом со львами». Но меня все это ничуть не занимало. Я просто слышала от мамы, что где-то рядом снимают кино. Уже потом, когда стала взрослой, я с удивлением и радостью узнавала родные места в любимых фильмах. Знаете, такая смесь гордости с ностальгией (улыбается).
В ГНЕСИНКУ – НА КОНЕ
Глядя на эту эффектную, утонченную женщину, трудно представить себе, что когда-то она воспринимала музыку всего лишь как одно из многочисленных детских увлечений и занятиям в музыкальной школе уделяла не больше внимания, чем в художественной. Свое истинное предназначение будущая солистка прославленной капеллы под руководством Валерия Полянского видела исключительно в плавании. К шестому классу Людмила уже имела взрослый разряд, косую сажень в плечах и абсолютную уверенность в благополучном олимпийском будущем. Однако судьба по традиции внесла свои коррективы. И, прямо скажем, не самым гуманным образом. На уроке физкультуры Кузнецова умудрилась сломать сразу обе ноги, из-за чего надолго была выведена из строя. Драгоценное время и физическая форма, естественно, были потеряны, а так как перспективная пловчиха, с детства привыкшая к лидерству, не хотела плестись в хвосте, с бассейном пришлось распрощаться.
Так спорт отправился на скамейку запасных, оставив в основном составе живопись и музыку, занятия которыми Людмила до этого умудрялась так органично совмещать с общеобразовательным процессом и плаванием. Но к тому моменту Людмила уже устала разрываться между партитурой и мольбертом — нужно было выбирать, по какому пути дальше идти. И здесь вмешалась мама. Зная характер дочери, она решила сыграть на ее сознательности: «Ты, конечно, можешь все бросить, но ведь я в течение шести лет платила каждый месяц рубль сорок за твое обучение в музыкальной школе…» Для советского ребенка это был железный аргумент. А тут еще выяснилось, что в художественном плане у нее проблемы с цветом…
— Оборачиваясь назад, я сама себе удивляюсь, — признается Людмила, — ведь я, по сути, всю жизнь хотела заниматься музыкой. В три года, увидев по телевизору Веронику Дударову, заявила родителям: «Я буду, как эта тетя!». Значит, что-то меня тогда привлекло. Почему же я терзалась? Почему, забросив плавание, была уверена, что жизнь остановилась? Интересно, кем бы я сейчас была, если б посвятила себя спорту? Старшим тренером в бассейне «Чайка»? Вот уж точно — Бог отвел…
Мы идем на Поварскую, к Гнесинке, где прошли школьные и студенческие годы Людмилы Кузнецовой. Правда, промежуточным этапом стала учеба в музыкальном училище имени Чайковского, работа в хоре Валерия Полянского, насыщенная гастрольная жизнь. Но давайте-ка обо всем по порядку.
— А вы знаете, что я в школу не ходила пешком? — Людмила лукаво улыбается.
— Так здесь же совсем недалеко…
— Да, но я предпочитала скакать туда на коне!
— ???
— Я же говорю, что жила в своем мире, поэтому многие вещи воспринимала иначе. В детстве я очень любила Жюля Верна и все время представляла себя героиней его книг. А что за отважный герой без коня? Мой воображаемый черный конь стоял под лестницей и терпеливо ждал, когда я за ним спущусь. Утром я за ним приходила, и мы отправлялись в школу (смеется). Вот так.
У памятника легендарной Елене Фабиановне Гнесиной, восседающей за «крылатым» пианино, Людмила делает неожиданное признание:
— Вы знаете, мне иногда кажется, что, когда училась здесь в музыкальной школе, я ее видела. Совсем старенькую.
Хотя, скорее всего, это просто детские впечатления, фантазии, ведь нам показывали мемориальный кабинет Гнесиной, мы знали, где он находится. Это было так волнительно…
ДЕВУШКА С ХАРАКТЕРОМ
Сразу после Гнесинской школы Людмила поступила в музыкальное училище имени Чайковского. И сегодня это любимое детище Консерватории находится недалеко от Поварской, в Мерзляковском переулке. Но беспечность приарбатской жизни нарушила грядущая Олимпиада-80. Дом детства облюбовал Олимпийский комитет, а жильцы отправились осваивать новую Москву. Так Кузнецовы оказались на Кутузовском проспекте, верность которому Людмила хранит по сей день. Теперь и на учебу, и на работу в Консерваторию приходилось ездить на транспорте. Конь под лестницей к тому времени куда-то бесследно исчез. Впрочем, это ничуть не смущало нашу героиню — в ее жизни началась новая, насыщенная важнейшими событиями пора.
Хор Валерия Полянского. Прославленный коллектив, работать в котором было мечтой любого начинающего певца. А вот для первокурсницы Кузнецовой мечта вдруг стала реальностью. «Я тоже хочу!» — заявила она друзьям-старшекурсникам. Те, конечно, стали отговаривать: «Ты еще маленькая». Но Людмила и слушать никого не хотела: «Да вы что?! У меня самый лучший голос!» И пришла в хор.
На прослушивании были сам Полянский и другие педагоги. Сегодня прима признает, что спела тогда ужасно, но признать сей факт означало — сдаться. А этого она себе позволить не могла. Характер не тот.
— Ну и что вы, собственно говоря, хотите? — нарушив гробовую тишину, спросил Валерий Кузьмич.
— Я хочу петь в вашем хоре. Более того, я буду солисткой, и вы будете писать мемуары о том, как со мной сотрудничали! — на одном дыхании выдала Людмила. Как говорится, а после нас — хоть потоп…
В ответ раздался гомерический хохот.
— Ну за одну такую наглость уже можно взять, — сдался Полянский.
— Меня взяли в хор, приставили ко мне опытного хорового певца. Она мне помогла адаптироваться, научила работать в хоре. Это счастье, когда на пути начинающего певца встречается именно такой профессионал, который не ломает, а именно настраивает. Но, что удивительно, сейчас уже я помогаю ей держать профессиональную вокальную форму. Такая вот закольцованная композиция.
Круг моего общения полностью переместился в сторону хора. Это те 40 человек, которых я обожала и обожаю до сих пор. Кто-то, к сожалению, уже умер, кто-то ушел из профессии в трудные для всего искусства 90-е годы, когда на сцене было больше народа, чем в зале. Эти люди научили меня не только петь, но и жить. Мне ведь было всего 15 лет, когда я пришла в хор. Если у меня что-то не получалось, они меня поддерживали, говорили: «Да что ты, Людвига, все хорошо!»
— Людвига?
— Да, мама меня назвала Людвигой. Дело в том, что папа у меня — польский белорус или белорусский поляк — как угодно. Родился он в деревне под Витебском, где была польская вотчина. Его звали Франц. Во время войны он чуть было не поплатился за свое имя. Франц, Фриц — тогда особо не разбирали. Поэтому папа очень внимательно отслеживал, чтобы при получении паспорта я, не дай бог, не вписала туда свое настоящее имя. Людвигой меня звали и зовут только очень близкие люди.
— С тех пор, как вы пришли в хор, Консерватория, простите за вольность, стала вашим местом работы?
— Порой мне самой неловко так говорить, но я действительно воспринимаю Большой зал Консерватории как место работы. Иногда как представишь, что на этой сцене пели величайшие артисты, ловишь себя на мысли: а достоин ли ты вообще здесь стоять? Но эти мысли нужно от себя отгонять. Ведь зритель заплатил деньги, чтобы послушать именно тебя. И ты должна быть для них лучшей! На сцене нужно только побеждать!
— А вы помните, как впервые пришли туда?
— Воспоминания очень смутные. Нас водили из музыкальной школы на концерты, но особого восторга я тогда не испытывала. Наверное, просто не умела слушать музыку, не понимала, не хотела. Поэтому реакция на происходящее на сцене была такая: если мне все нравилось, то передо мной вдруг начинала танцевать балерина, если нет — то я видела, что видела. У меня просто не было представления о том, что хорошо, а что плохо. Понимать музыку — это ведь тоже искусство.
Еще я помню, что нас просили обязательно брать с собой сменную обувь. Так было принято. Это сегодня даже в Большой театр люди приходят в джинсах и считают такую форму одежды вполне подходящей. Ушла эстетика, и это печально. Наверное, кто-то скажет: «Главное, что люди пришли послушать музыку». Да, после застоя 90-х это, безусловно, хорошо, но я так и не могу с этим до конца смириться.
ЧЕРНАЯ ИКРА В ОТМЕСТКУ
Москва 90-х. Время перемен. Смутное, страшное, беспощадное. Бандитские разборки, уличные перестрелки, бешеный марафон, превративший жизнь людей в постоянную борьбу за выживание. Казалось бы, какое тут может быть искусство? Как говорится, не до жиру — быть бы живу! Но даже в это непростое время остались те, кто, несмотря на финансовые и прочие трудности, сохранил верность своей любимой Консерватории. И пусть, как говорит Людмила, их было меньше, чем артистов на сцене, зато это были истинные ценители классической музыки.
— Те, кто тогда приходил на наши выступления, — это по-настоящему преданная публика, потому что билет стоил половину пенсии. А что такое — прийти в Консерваторию и не съесть пирожное в буфете или не выпить бокал шампанского? А как не подарить цветы артистам? Поход выливался в совершенно космическую сумму, так что его могли себе позволить раз в месяц — не чаще. Ведь те, кто был богат, ходили на попсу. Мы были не модны.
Тогда же произошла еще одна перемена. Если раньше спектакли и концерты начинались в половине восьмого, то в 90-е их перенесли на семь. А все почему? Потому что люди просто стали бояться возвращаться поздно домой — слишком велик был риск попасть в какую-нибудь перестрелку. Я и сама сколько раз слышала, как у нас на Кутузовском стреляли…
Когда в конце 90-х публика вернулась обратно, пришло много молодых людей. И помимо того, что появились джинсы, изменилась и манера поведения в зале. Они реагировали на все не так, как старожилы. Например, если раньше было железное правило, когда можно аплодировать, а когда нет, то молодежь начинала хлопать в любой момент. Старожилы возмущались, обсуждали их. Все это было так занятно слушать…
В 34 года Людмила Кузнецова стала заслуженной артисткой России. Учитывая то, что в советские времена звания давали только в пенсионном возрасте, на комиссию в Министерстве культуры появление молодой симпатичной женщины в коротенькой юбочке произвело ошеломляющее впечатление. Однако еще больший фурор это событие произвело на руководство Академии Гнесиных, где Кузнецова тогда училась. За всю историю это был первый случай, когда студенту присвоили звание. А ведь поначалу Людмилу ни в какую не хотели брать!
В неприступную Гнесинку она, уже известная певица, поступала пять лет. То манеру пения признавали не подходящей для института, то еще что-то. И ладно бы действительно ей была нужна эта гнесинская школа, так нет — высшее образование было простой необходимостью. Что поделать, формальности в нашей стране всегда играли большую роль!
На пятый год поступления Людмилу ждал очередной сюрприз — изменились условия приема. Когда она пришла в приемную комиссию, там только руками развели: мол, ничего не можем сделать, решать эти вопросы вправе только Валентина Николаевна Левко, легендарная певица, профессор, народная артистка. Но «по закону жанра», как раз тогда Левко была в отпуске, а значит, шансов на поступление опять не оставалось. В расстроенных чувствах в пятый раз несостоявшаяся студентка шла по коридору, как вдруг за одной из дверей услышала до боли знакомый голос. Недолго думая, открыла дверь и увидела Валентину Николаевну, а вместе с ней и всю кафедру сольного пения за чаем.
— Кузнецова, что вам нужно? — удивленно-недовольно спросила та, от которой зависела ее студенческая судьба.
— Я должна была обязательно пройти первый тур.
— Я что-то не понимаю, зачем вам вообще высшее образование? У вас есть все: голос, профессия, работа, известность…
Левко в тот момент намазывала масло на булку. И как тогда, на прослушивании у Полянского, Людмила, не задумываясь о последствиях, решила рубить с плеча:
— Потому что я в будущем хочу есть бутерброды не только с маслом, но и с черной икрой!
Что последовало за этим, догадаться нетрудно. «Хамка!», «Невежда!», — доносилось со всех сторон. Да Людмила и сама была от себя в шоке: вот так вот запросто обидеть человека! Вылетев из кабинета в расстроенных чувствах, побрела куда глаза глядят. Но судьба, наконец, решила вмешаться и привела ее к двери, где висела табличка «Заведующий вечерне-заочного отделения». Когда ей задали сакраментальный вопрос: «А зачем вы хотите учиться у нас в институте?», она пошла на хитрость:
— Да вы меня только пустите — гордиться будете! Я буду вашей лучшей ученицей.
— Ну что ж, поверим на слово… Звание заслуженной артистки России Людмила Кузнецова получила на последнем курсе. Кстати, отношения с Валентиной Левко у певицы до сих пор прекрасные…
ПОДАРОК ПОД ДВЕРЬЮ
— Людмила, задам вам наш традиционный вопрос: что для вас Москва?
— Москва — это родина, которую я не смогла покинуть. Меня и замуж в Турцию звали. Даже дом с бассейном показывали (смеется). У меня много знакомых так уехало, но я знаю, что все они жалеют об этом. Ну и пусть у меня нет дачи, езжу я на самой обычной машине и живу в однушке, но я в своем городе, где мне хорошо. Мне довелось работать с таким количеством потрясающе талантливых людей. Разнообразию моего репертуара могут позавидовать даже ведущие артисты именитых театров. Я — счастливый человек.
Москва — это единственный город, где я могла бы жить. Еще Екатеринбург, конечно, где прошло мое раннее детство. Но мы сейчас не о нем говорим. Я очень люблю деревья у нас, на Кутузовском, поэтому, когда в районе строили Театр Фоменко, я испытала чуть ли не физическую боль, видя, как их вырубают. Я люблю набережную, где мы гуляем с собаками, детей, которые там бегают. Люблю трамвай, потому что Москва из окна трамвая совсем другая. Люблю кататься на речном трамвайчике, ведь с воды город тоже выглядит иначе. Навевает чем-то детским. Я люблю своих соседей-ветеранов, с которыми у нас установились очень трогательные отношения. Как-то я захотела их поздравить на Новый год и подвесила каждому на дверную ручку пакет с шампанским и конфетами. Рано утром услышала в подъезде страшный грохот, а потом… обнаружила у своей двери подарок. Так мы друг друга и поздравляем тайно уже который год (улыбается).
— А что для вас Консерватория?
— Знаете, когда-то я вдруг поняла, что моя настоящая жизнь начинается с того момента, как я вошла на сцену, и длится до того, как я оттуда ухожу. Все остальное — лишь подготовка к этому периоду. Понимаете, все лучшее, что у меня есть в жизни, так или иначе имеет отношение к Консерватории. И если это у меня отнять, конечно, я, как всякий здравомыслящий человек, выживу, но это будет самая большая боль.
Текст Марии Егоровой
Фото Александра Орешина
Материалы опубликованы с согласия авторов, по всем вопросам сотрудничества можно смело обращаться к Марии Егоровой
