Прогулка с Любовью Казарновской
Четверг, августа 19, 2010
Встречаемся в обычном кафе на Никитском бульваре. Оперная дива мирового масштаба Любовь Казарновская вот так вот просто заходит в простой зал, где простые смертные смакуют простые напитки и пищу. Оказывается, это место уже давно стало ее вторым офисом. Из-за столичных пробок назначать встречи за пределами центра сегодня чревато, а живет Любовь Юрьевна как раз здесь, неподалеку. Впрочем, такая вынужденная «резервация» нашей звезде вовсе не в тягость: она в Москве сердцевинной с самого детства обитает. Так уж судьба распорядилась — оперной диве Казарновской всегда и жить, и быть в центре —->
«Я ЗНАЛА ВСЕХ СОСЕДЕЙ»
– Я коренная москвичка, и большую часть жизни прожила в этом городе, несмотря на то, что актерская профессия постоянно бросала меня по свету. Мои первые творческие впечатления и удачи состоялись именно на московских сценах, и я об этом никогда не забываю. А родилась я на набережной Шевченко, между гостиницей «Украина» и Киевским вокзалом, в замечательном доме, который все называли «Домом нефтяников» — из-за большого числа живших там бакинских нефтяников. Это была старая сталинская высотка, куда меня привезли прямо из роддома. Отец тогда как раз только получил квартиру, которую я до сих пор страшно люблю. Помню, у нас был совершенно чудный двор и дивные соседи. Все жили не просто одним миром, но и одними мыслями и эмоциями. Если играли свадьбы или отмечали дни рождения, то весь дом гулял.
А с нами вместе жили бабушка по папиной линии Надежда Ивановна и ее сестра Вера Ивановна, отличавшиеся необыкновенным гостеприимством. Так вот, когда они пекли пироги, запах распространялся чуть ли не по всему дому, и самые разные люди приходили к нам на чаепития. Я знала всех соседей в подъезде, знала, у кого какие проблемы, потому что к бабушке многие женщины приходили как к психологу. Она слушала их, а потом давала, по-моему, очень мудрые житейские советы.
Если же говорить о любимых местах моего детства, то все они, конечно, располагались в центре. Одно из них — зоопарк, куда я регулярно тащила за собой маму, бабушку и папу. Этот мир животных я страшно любила, все их повадки приводили меня в сумасшедший восторг. У меня даже сохранились фото с пони в разных вариантах, где я сначала держу ее под уздцы, потом сижу верхом и так далее. А после зоопарка обязательным ритуалом был поход в шашлычную на Старом Арбате, до которой мы шли пешком через Садовое кольцо и Смоленку…
Все это для меня такой эмоционально дорогой кусок моих детских воспоминаний. Где это беззаботное время, называемое детством, когда живы родители и бабушка, и ты представляешь себе жизнь такой большой-большой и прекрасной дорогой, украшенной розами?
КАПУСТНЫЙ СУП ПОД ЗВУКИ СТАРОГО РОЯЛЯ
Конечно, роз на жизненной дороге Любови Казарновской будет много, очень много. Но в том самом безоблачном детстве, прошедшем в любимом доме на набережной Шевченко, она об этом и подумать не могла. Какая музыка? Журналистика — вот по-настоящему интересная и серьезная профессия! Сегодня и подумать страшно, что мир мог бы так и не услышать этого божественного голоса…Помог, как водится, случай. И любимая мама.
Они вдвоем шли по Поварской (тогда улице Воровского — прим.ред.) подавать документы на журфак МГУ. Как вдруг на дверях Гнесинки мама увидела объявление: «Идет набор на отделение актеров музыкального театра».
– Ну что, попробуешь?
Дочь запротивилась:
– Нет, уже второй тур…
Но сама не заметила, как оказалась на середине зала, где шли экзамены. Потом, уже когда все было решено, мама призналась: «Я почему-то подозревала, что тебя все равно выведет на эту стезю»…
Сегодня Поварская — одно из любимых мест Казарновской. Прогуливаясь по этой «музыкальной» улице, Любовь Юрьевна всегда вспоминает, «сколько здесь пробегано молоденькими ножками». И на душе сразу теплеет. Первые восторги, успехи, надежды, разочарования, пробы и ошибки — они тоже связаны с милой сердцу Гнесинкой. С нее же началось и освоение доселе незнакомой Москвы.
– Так получилось, что я редко бывала в районе Садово-Каретной, а когда стала учиться, уроки фехтования и сценической речи проходили как раз там, в районе планетария. Сам планетарий-то я, конечно, знала, но вот его окрестности тогда открылись для меня по-новому. Помню, там был совершенно удивительный антикварный магазин, где я однажды увидела дивную икону Серафима Саровского, в богатом окладе, выложенном жемчугом. Вообще иконы тогда относились к запретным вещам, но в нашей семье бабушка и ее сестра были глубоко верующими. Я вспоминаю, что на этажерке всегда стояли два стареньких затертых образка Серафима Саровского и Сергия Радонежского. Они, вероятно, передавались из поколения в поколение. Я еще все время спрашивала у бабушки: «Что это за старички?». Так вот, мне тогда так хотелось купить и подарить ей эту богатую икону, но…Ничего не оставалось, как подходить к витрине и любоваться.
Однажды за этим занятием меня застала какая-то интеллигентная бабулька. Она спросила: «Деточка, ты интересуешься стариной?». Я ответила, что, увы, мой карман для этого слишком худ. Но она все-таки сказала мне, что в скором времени будет продавать картины, среди которых и подлинники Брюллова, так что если это кому-то интересно, то она бывает здесь каждый день. Представляете, какие люди раньше были? Ведь ничего не боялись! А какие открытые все были, хлебосольные!
Любовь Юрьевна вспоминает, как хозяйка квартиры, которую снимала ее однокурсница, устраивала для студентов воскресные обеды. Еда была незамысловатая: капустный суп да пироги, и сама квартира, огромная, старорежимная, давно не знала ремонта, но все это казалось такой мелочью в сравнении с той поистине творческой атмосферой, которая возникала там во время этих встреч выходного дня. Ребята настраивали старый рояль, пели, общались, смеялись, и пожилая женщина, глядя на счастливую молодежь, сама словно оживала. «Я в этом мире совсем одна, — признавалась она, — но теперь вы — моя семья!».
Никитский бульвар
ЭКЗАМЕН «ПРИНИМАЛ» ЛИХАЧЕВ
Так, через случайные и неслучайные знакомства и встречи, Любовь Казарновская постепенно открывала для себя новую Москву. Москву студенческо-богемную, дух которой обитал в маленьких кафешках, где за стаканчиком «молодежного» коктейля из сока, шампанского и льда обсуждались творческие планы, театральные премьеры и проблемы искусства. Москву семейно-домашнюю, оставшуюся в уютных квартирах столичных старожилов, еще помнящих, как жили до и сразу после революции. Москву интеллигентскую. Исчезающую. Любимую.
– В детстве мне казалось, что на моем доме по набережной Шевченко замкнута вся жизнь, и я с ужасом думала, что когда-нибудь мне придется оттуда уехать, — признается Любовь Юрьевна. — Но судьба распорядилась так, что теперь я живу здесь, на Никитском бульваре, тоже мною обожаемом. Вообще я с детства люблю заарбатские переулки, просто старые переулки и площади Москвы. Там я по-настоящему ощущаю связь с историей своего города, с его прошлым…
Одним из таких сокровенных адресов для Любови Казарновской стал дом 2 по Калашному переулку. Там, в поистине легендарной квартире, наполненной духом настоящей русской интеллигенции XIX века, будущая оперная дива бывала с 18 лет. В этом волнующе-прекрасном мире, где органично сосуществовали высокая академическая наука и высокое искусство, она получала ценнейшие уроки профессионального мастерства и житейской мудрости.
Хозяйкой квартиры была педагог Казарновской — вдова академика Виноградова Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова. Жена великого мужа, чьи почетные титулы и регалии не поддаются подсчету, в прошлом сама — педагог-концертмейстер оперной студии Константина Станиславского, концертмейстер Шаляпина, ученица Константина Игумнова, друга Рахманинова и Танеева. Нетрудно догадаться, какие люди бывали в этом доме, какие разговоры они вели, как общались. Трудно представить себя среди них, избранных, прославленных, маститых. Вот и 18-летняя студентка Люба порой просто не верила своему счастью. Как во сне, щипала себя за руку, чтобы на миг прозреть и убедиться: «Это все — со мной!».
– Я очень хорошо помню вечера, которые устраивала Надежда Матвеевна в память о Викторе Владимировиче Виноградове. На них собирался весь цвет советской академической филологической науки, коллеги и ученики этого великого человека. Лихачев, Алексеев, Рождественский, Костомаров, Лотман, Андроников…Мой первый в жизни экзамен, где я исполняла сцену из письма Татьяны и романсы Чайковского, принимали они. Эти ощущения я пронесла через всю жизнь.
МОСТИК ИЗ ВЕКА В ВЕК
– Вы знаете, что меня большего всего поражало и восхищало? Эти люди общались на такие глобальные и серьезные темы, но изъяснялись настолько просто и доступно, что даже я, 18-летняя девочка, взахлеб слушала их. Половину, конечно, не понимала, но впитывала все, как губка. Они обсуждали проблемы мировой филологии, читали наизусть Пушкина, рассуждали о каких-то общечеловеческих вещах, анализировали процессы происходящие в стране и за рубежом. И все это было наполнено житейской мудростью и глубиной. Думаю, именно эта суперинтеллигентная обстановка и сформировала меня как профессионала и как личность.
А как проходили наши уроки! У Надежды Матвеевны был такой старый патефон, который еще ручкой заводился. С трубой! Занятия начинались с того, что она ставила пластинки Шаляпина и учила меня на его примере. «Дело не в том, как он взял ноту, а в вокально-драматической интонации. Чувствуешь, как он раскрашивает слово? Берет его и, как хороший художник, красит каждую гласную».
И тут Любовь Юрьевна наглядно демонстрирует, как добиться от звука «А» яркости и броскости:
– Жил-был король когдА-то, при нем — блохА жила…
– А что из обстановки дома вам большего всего запомнилось?
– До сих пор, когда слышу о доме Малышевой-Виноградова, сразу представляю тот самый патефон с трубой, старинные картины на стенах и уникальную библиотеку Виктора Владимировича. Там были собраны оригинальные правки Руссо, где он своей рукой что-то отмечал на полях, и дневники Пушкина — разделенные напополам листы, на которых запечатлены творческие поиски слова…Да-а, через этот дом и через людей, которые в нем бывали, я видела Москву XIX века и постоянно общалась с ней. Не зря же Надежда Матвеевна говорила мне: «Любанчик, через тебя я перекину мостик из века XIX в век XXI». Она знала, что мне предстоит жить, работать и преподавать в нашем веке. И эту высокую творческую интонацию я несу всю жизнь.
Знаете, тот мир, в который я попала благодаря знакомству и общению с моим дорогим педагогом, не казался мне музейной пылью — мне в нем было очень интересно. И дело даже не в том, что в каждой квартире, куда мы с Надеждой Матвеевной приходили в гости, стояли еще «александровские» диваны из карельской березы и бронзы, раритетная посуда и уникальные книги. Там вообще все было по-другому. Эти люди несли в себе совершенно иной запал энергии, иначе одевались и говорили, носили другие украшения. Они были наполнены тем, что являла собой Москва позапрошлого века в лучшее ее время — на рубеже веков. И я чувствую, что меня постоянно эмоционально сносит именно в ту Москву, хотя я и не перестаю шагать в ногу со временем. Я понимаю ее, она близка моему сердцу, моим понятиям, моему творчеству и состоянию. Терять это ощущение я не хочу, ведь именно оно помогает мне так чувствовать музыку. А основные шедевры, как известно, были созданы как раз в это время: с 30-х годов XIX века до 10-15-го года XX.
НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ
Надежда Матвеевна подарила любимой ученице не только этот дивный мир, но и разделила с ней первый профессиональный успех. Это было на Пречистенке, на юбилее Пушкинского дома. По случаю праздника вдова академика Виноградова сделала уникальное дарение — именной фарфоровый сервиз Пушкиных. Они с мужем купили его еще в 25-м году в Ленинграде. Точнее, не купили, а выменяли на базаре за последнюю буханку хлеба. Мысли о голоде тогда как-то сразу отошли на второй план… К юбилею Надежда Матвеевна и студентка 2 курса консерватории Любовь Казарновская подготовили сложную панорамную программу, в которую вошли романсы на стихи Пушкина «от то поры до наших дней».
Резонанс был настолько мощным, что на девушку, выступившую с легендарной пианисткой, сразу обратили внимание и уже на 4 курсе пригласили в Театр Станиславского. Так получилось, что профессиональная карьера будущей мировой звезды началась с той самой партии Татьяны, которую она когда-то исполняла перед Лихачевым и Лотманом в легендарной квартире дома в Калашном переулке. А потом было признание московской публики, статус одной из самых любимых молодых артисток Москвы, победа на конкурсе имени Глинки, выступления на лучших сценах столицы, приглашение от самого Темирканова перейти в Мариинку. Она уехала в Питер на три года, заведомо зная, что в дворцово-северной столице уже не будет той чисто московской открытости и теплоты. Вернулась, чтобы снова расстаться. Правда, теперь уже на долгих семь лет.
Все это время Казарновская жила и творила на Западе, где ей рукоплескали лучшие залы Европы. В любимую Москву она тогда заглядывала редко: то с гастролями легендарной Ла-Скала, то в составе звездного оперного десанта, вместе с Монтсеррат Кабалье и Хосе Каррерасом. Но даже этих кратковременных визитов было достаточно, чтобы понять и с сожалением констатировать: самый дорогой ее сердцу город стал совсем другим.
– Это были самые страшные, сумбурные годы России — постперестроечный период, — вспоминает Казарновская, — когда и в стране, и в душах людей творился полный кавардак. Помню, в 92-м я как раз вернулась из Венской оперы, где все сияло и сверкало огнями, и увидела совершенно темную, подавленную, заброшенную Москву, без намека на уличное освещение, погруженную в какой-то эмоционально-психологический мрак. Это было ужасно. И вот где-то в 97 году началось ее постепенное преображение, когда даже иностранцы затрубили во все колокола: как расцвела Москва. Но, пожалуй, года 3-4 назад преображение столицы превратилось в некий перехлест, когда город в некоторых местах перестал быть похожим на себя. И это, если честно, довольно печально.
«МУЖ МОСКВУ ЛУЧШЕ МЕНЯ ЗНАЕТ!»
– В связи с этим я вспоминаю, как застраивали высотками район моего детства, который назывался Дорогомилово. Это была такая купеческая Москва, трех– четырехэтажная, со всякими булочными, мастерскими, лавочками, ярмарками. Очень колоритная! И что теперь? Купеческий облик безвозвратно утерян. То же самое — и с районом Полянки, куда я в 82 году ездила к своей пианистке Любе Парфеновой заниматься. Ее высотный дом среди всех этих очаровательных старых построек и многочисленных церквушек смотрелся как самая настоящая вставная челюсть. Сегодня же там этих домов пруд пруди. Конечно, Москва уже не та, хотя я по-прежнему ее очень люблю. Но если раньше она была как мама или бабушка, которая и приласкает, и пригреет на груди, то сегодня эта домашность ушла, поэтому очень важность сохранять ее в себе и в своей семье.
– И как же вы это делаете?
– Из детства мне запомнились замечательные воскресные обеды за огромным столом у нас дома или в гостях у бабушки и дедушки по маминой линии. Они жили у метро «Проспект Вернадского», в большом «академическом» доме. Когда мы собирались все вместе, возникало такое сильное ощущение крепости семьи. А это очень ценно. Но когда мамы не стало, традиция семейных обедов была утрачена, поэтому теперь наша маленькая семья — я, муж и сын — устраиваем такие вечерние обеды, за которыми обсуждаем события дня, решаем проблемы, делимся переживаниями, впечатлениями. Для меня очень важно, что мой сын Андрей, которому сейчас 15 лет, тоже это ценит. Он умеет открыться и умеет выслушать, что в наше время, согласитесь, редкость.
– Ваш муж Роберт родом из Вены. Вы помогали ему постигать Москву?
– Да он ее лучше меня знает! Закончив Венский университет, он получил стажировку в МГУ и в 80-м году приехал сюда. Он влюбился в Москву сразу и почему-то решил: это город, куда я буду часто приезжать. Здесь ему близко все: люди, нравы, кухня, ритм. Вы будете смеяться, но он приезжает в родную Вену и уже через три дня, оббежав любимые кафешки и музыкальные магазинчики, заглянув в Венскую оперу, понимает, что ему скучно. В Москве же Роберту никогда скучно не бывает. И это очень важно, ведь так трудно жить с человеком, который не ощущает твой родной город так же, как ты. Вот я Вену не люблю, хотя меня восхищает ее архитектурное великолепие и высочайшая социальная культура. Но это не мое — она пустая. Там надо быть пенсионером с большим карманом, чтобы часами сидеть в кафе с любимой собачкой и обсуждать, сколько капель дождя капнуло вчера на крышу. А Москва, она очень эмоциональная, и поэтому здесь я все время чем-то наполнена. В Москве я живая!
Текст Марии Егоровой
Фото Александра Орешина
Материалы опубликованы с согласия авторов, по всем вопросам сотрудничества можно смело обращаться к Марии Егоровой
Также по теме интервью для белорусского ТВ:
